Мексиканский сувенир
Елена Албул
Глава 6

Алехандро усадил её на стул и оттолкнул лодку от берега. Синицыну колотил озноб. Она скорчилась, обхватила себя руками, но это не помогло. Мокрая рубашка липла к телу, и Полина понимала, что терпеть это придётся долго. Как глупо будет простудиться перед концертом! Они выплыли на середину озера. Неожиданно Алехандро снова возник рядом и положил руку ей на плечо. Ладонь его скользнула к шее, Полина в ужасе отшатнулась, и он еле успел подхватить накренившийся стул. Бежать было некуда.

Тёплые пальцы дёрнули рубашку на её груди, но почему-то не стали расстёгивать пуговицы. Полина затравлено смотрела снизу вверх в бесстрастное индейское лицо. Алехандро покачал головой, протянул ей невесть откуда взявшийся свитер и снова подёргал рубашку.

Господи, какая она дура! Волна стыда заставила её задрожать ещё сильнее, трясущиеся пальцы никак не могли справиться с застёжкой. Лодочник снова покачал головой, ловко расстегнул пуговицы и ушёл на корму. Дождь ему не мешал.

Свитер был сухим и слегка колючим. Какое же это блаженство – сухая одежда, когда вода везде, что снизу, что сверху, и только вокруг неё, Полины Синицыной, плывут по озеру три кубометра воздуха без осадков…
 
Но её всё ещё знобило. Изматывающая дрожь не прекратилась и после того, как Алехандро дал глотнуть из фляжки что-то горькое – наверное, местную водку. Всё так же болел затылок, так же были напряжены мышцы, и всё же с каждым отталкиванием шеста лодка удалялась от берега, где произошло то, чему Полина не могла найти объяснение. Да и не пыталась искать. Зато теперь она была не одна. Кто-то был рядом, кто-то знал, что делать, и делал это.

Синицына не помнила, как они добрались до площади, как её усадили в такси. Единственное, что она сделала сама, это сунула водителю карточку с адресом. Потом с ногами забралась на сиденье, извинилась мысленно за грязные джинсы и заснула.

– Синицына, ты в своём уме? Ты же мероприятие срываешь!
Борис в бешенстве смотрел то на Полину, то на валяющуюся на кафельном полу мокрую одежду.
– Что это? Где тебя носило? Ты что, не могла позвонить?
Пухлый, с уже начинающими виснуть щеками, он напоминал стареющего пупса. Интересно, как бы он себя повёл, оказавшись на том острове с мешком старых кукол в руках? Но думать об этом сейчас было нельзя, рассказывать тем более.

Она прислушалась к себе – принятая после душа таблетка, кажется, начинала действовать. Синицына сидела на кровати, закутанная в халат, с кружкой чая, к которому вездесущая Маша раздобыла мёд.
– Попала под дождь, Борь. Просто попала под дождь.
Борис брезгливо подтолкнул ногой когда-то белые джинсы.
– Под дождь, да? А по-моему, валялась в канаве. Я же тебя просил утром, я же предупреждал! За нами приедут с минуты на минуту!
Завадский театрально воздевал руки. Баритон его лишился всякой лирики и перешёл в разряд драматических. Риголетто хренов, подумала Синицына без всякого сочувствия.
 
– Ну ведь не приехали ещё? Когда приедут, я буду готова. А мероприятие вообще завтра.
Вот этого точно не надо было говорить. Борис забегал по комнате, виртуозно доводя себя до истерики, и Синицына вспомнила Шаляпина, который, говорят, в день спектакля выходил на улицу и для поднятия тонуса искал ссоры с прохожими. Она с иронией посмотрела в перекошенное лицо певца и вдруг поняла, что тонус тут ни при чём. Он боится. Завадский просто боится. Давно не выступал с классической программой. Одно дело распускать хвост перед бывшей однокурсницей, и совсем другое выходить на незнакомую сцену на том конце света. У него свои страхи, и здесь он, получается, совсем один…
– Извини, Борь. Не думала, что ты будешь так волноваться. Ну, правда, извини.
Борис резко взял дыхание, чтобы продолжить сцену, но тут очень вовремя послышался энергичный голос сеньора Санчеса. Полина вскочила и бросилась к чемодану.

Третий раз за этот долгий день она ехала в машине. К счастью, особняк, где им предстояло выступать, находился недалеко. Он был совершенно прелестным, с витражными окнами и прочими архитектурными излишествами начала двадцатого века. Особое очарование придавало ему соседство с небоскрёбами, которые со всех сторон его обступали, словно айсберги исследовательское судно. Изящные интерьеры, впечатляющий зал, команда улыбчивых мексиканцев, которых сразу же принялся представлять им сеньор Санчес – Полина видела, что всё это действует на Бориса совсем не так, как должно бы.

Он взад-вперёд прошёлся по сцене, посмотрел на Машу:
– Пусть все выйдут. Мне надо… я должен сам почувствовать зал. Ну, выходите, выходите все!
Они остались одни. Полина села за рояль и ободряюще улыбнулась. Мягкие фортепианные аккорды заполнили пространство. Завадский посмотрел в пустой зал и запел про утро туманное.

Концертный зал понравился Синицыной сразу, но она и представить себе не могла, каким великолепным он станет в день концерта. Весь особняк украсили цветами, а сцена так и вовсе выглядела оранжереей, на заднем плане которой колыхались флаги России и Мексики. Борис хмуро прошёл через пустой ещё зал в артистическую и велел его не беспокоить. Полина решила побродить среди собирающейся публики. В тёмных очках, скромно одетая, она встала в сторонке, разглядывая нарядных дам и мужчин в костюмах с галстуками. Удивительным было отсутствие русских лиц. По крайней мере ей они не попадались. Зато Маша всё время стояла недалеко, готовая немедленно прийти на помощь, и стоило Синицыной подумать, не пора ли переодеваться, как та уже приближалась, лавируя среди гостей.
– Пора. Как вы себя чувствуете?

Маша весь день не выпускала Полину из постели, отпаивала лечебными травами и рассказывала об особенностях акклиматизации на высоте две тысячи метров. И хорошо. Постоянное присутствие переводчицы не давало Синицыной вспоминать вчерашнюю поездку. И слово «акклиматизация» пришлось очень кстати. Оно отвечало за всё – от головной боли до странных панических атак. После всех Машиных хлопот и очередной таблетки Полина чувствовала себя сносно, и поэтому улыбнулась:
– Совсем чуть-чуть не в своей тарелке.
Маша благодарно зарумянилась в ответ на этот тонкий комплимент своему русскому языку.

Повернувшись спиной к собственной афише, Борис сидел у окна и молча смотрел на подсвеченные ветки неизвестного дерева.
– Борь, надо переодеваться. Публику уже начинают пускать.
Он не ответил. Полина за ширмой быстро надела концертное платье, проверила макияж. Вышла.
– Борь. Боря, ты меня слышишь?
Он медленно повернул к ней голову. В скудном свете артистической его лицо показалось Полине каким-то пластмассовым. Застывшим, как у манекена.
– Ты певец, Боря.
– Ты уверена?
– Да. У тебя есть голос. Люди пришли услышать его. Сейчас ты будешь петь, как вчера. Ярко, с подачей.
Господи, что она несёт? Да в общем-то то же самое, что обычно говорит и своим трясущимся ученикам перед конкурсом.
– Они не знают, что такое романсы – ты им покажешь. Ты умеешь. Вчера все слушали тебя, затаив дыхание…